Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

По вечерам тоска наваливалась на меня. У всех дом, семья, братья или сестры, а я один, никак не приткнусь к какому-нибудь очагу. И такая охватывала беспросветная печаль, что я не находил себе места. Но со временем, когда я поближе сошелся с местной молодежью и уже знал, кто чем дышит, я решил, что открою курсы для ликвидации неграмотности: и мне веселей будет жить, и пользу принесу немалую! Занятый уроками в кубатлинской школе, я не оставлял мечту о курсах в Назикляре.

Рис был уже убран. На токах веяли зерно. С эйлагов гнали стада и отары в низинные районы республики. Заканчивался осенний сев. Молодежь часто собиралась теперь на окраине потанцевать, повеселиться. А потом зарядили дожди, но в селе не было подходящего помещения, где бы молодые могли собираться.

Я уговорил местного сельчанина высвободить одну комнату в его доме, чтобы там открыть курсы для ликвидации неграмотности. После недолгих уговоров он согласился.

Я выпросил у завхоза кубатлинской школы старую грифельную доску и двенадцать оструганных досок во временное пользование. С помощью молодых парней эти доски мы уложили на камни, которые загодя приволокли с берега Баркушат. Класс был готов к занятиям.

У своих кубатлинских учеников я попросил старые учебники, оставшиеся у них с прошлых лет. А на свои деньги купил тетради и карандаши. Оставалось только сообщить в уездный наробраз, что в селе Назикляр начинает свою работу на общественных началах вечерняя школа.

Однажды вечером я направился на околицу села, где веселилась молодежь, и во всеуслышание объявил, что желающие могут записаться на курсы по ликвидации неграмотности и что занятия буду проводить я сам. Каково же было мое удивление, когда записались пятьдесят человек, а в моем классе могли усесться лишь двадцать четыре человека. Пришлось желающих разделить на две группы.

Теперь мой день был до отказа загружен. К девяти утра я приезжал в Кубатлы и до трех часов дня вел занятия. Сразу же после окончания уроков я возвращался в Назикляр, где позволял себе отдохнуть полтора часа. Потом — занятия первой смены неграмотных назиклярцев, а через два часа — вторая смена. Только к девяти вечера я освобождался.

И занятия в дневной школе, и работа на вечерних курсах шли хорошо, дети и взрослые с удовольствием учились, и это наполняло меня огромной радостью.

Я очень уставал, но сознание, что мой труд приносит видимую пользу, придавало мне утроенные силы.

Должен сказать, что написание слов арабским алфавитом затрудняло учебу; много времени требовалось, чтобы научить тройному написанию букв: в начале, в середине и в конце. И потому я с радостью встретил весть, что готовится реформа алфавита — перевод письма на латинский шрифт. И надеялся, что тогда учителям будет значительно легче обучать своих учеников письму и чтению. А пока я занимался, вспоминая, с каким трудом сам одолел премудрости арабского алфавита.

Но наконец пришел тот день, когда мои ученики смогли написать целое предложение. Это им давалось с огромными усилиями, но все же они уже писали!..

Со мной поддерживали добрые отношения учителя и директор кубатлинской школы. Иногда я заходил домой к директору, и его мать тотчас приглашала меня к обеденному столу, стараясь получше накормить. Директор Гашим Гилалзаде и учитель Эйваз (который поддержал меня во время предвыборной кампании в волости в борьбе против беков) бывали и у меня в Назикляре. Все мы были неженатыми и часто говорили о том, что хорошо бы обзавестись семьей, но дальше разговоров дело не шло. Я с нетерпением ждал приезда Джабира, надеясь, что он сосватает мне какую-нибудь девушку из Назикляра.

И вот однажды в Назикляр приехал Джабир, назначенный в Пусьянскую волость лектором в связи с приближающимися Октябрьскими торжествами. Мы крепко обнялись. Хоть последняя наша встреча в Лачине оставила во мне горький осадок, но я любил его как брата. Джабир посмеялся над моей жизнью, похожей на добровольное заточение вдали от бурного течения жизни.

На следующий день я проснулся чуть свет и с полотенцем отправился к роднику. Было прохладно, воздух уже настоян на запахах прелых листьев и сухого сена.

Возле родника я застал девушку, которая сноровисто терла песком медный кувшин. Ее черные курчавые волосы дыбились из-под платка и падали на полное смуглое лицо. Проворным движением она отбрасывала их со лба, но они снова закрывали ей глаза. Стараясь не спугнуть ее, я остановился поодаль, не переставая любоваться ею.

Девушка несколько раз ополоснула кувшин, наполнила его водой и осторожно поставила в сторону, а потом начала умываться, чуть слышно что-то напевая. Умывшись, подняла кувшин на плечо и выпрямилась. И только тут увидела меня. Я поздоровался. Она тотчас опустила ресницы и слегка покраснела. Меня поразила ее удивительная красота. Сердце мое гулко забилось.

— Ты не знаешь меня? — спросил я в волнении.

— Знаю. Ты учитель и приехал из города. — Она посмотрела на меня и улыбнулась, приоткрыв белоснежные блестящие зубки. — Говорят, что ты разговорчивый парень.

Неожиданно для меня самого я вдруг сказал:

— А ты мне нравишься.

Она изумленно взглянула на меня:

— Ну и что?.. Про тебя говорят, что ты никогда не женишься. — И медленно пошла по тропинке мимо меня.

— Я никого не находил, кто был бы мне по сердцу, куропатка! — крикнул я ей вслед (и как это вырвалось?).

Она взглянула на меня через плечо и, ничего не сказав, ушла. Я простоял довольно долго, раздумывая над тем, что произошло. Лучше девушки я в жизни не видел и, наверно, никогда не увижу. «Хорошо бы узнать, кто она, где ее искать… А может, она уже замужем или помолвлена? — пронеслось у меня в голове.

Хорошо, что завтра нерабочий день и не надо ехать в Кубатлы. Приехал Джабир, может быть, он что-нибудь знает о ней?.. Заодно расспрошу, что произошло в Лачине за время моего отсутствия.

Но в этот день с Джабиром поговорить по душам не удалось: очень много было желающих поздороваться и перемолвиться словом с Джабиром.

Вечером сам Джабир начал разговор.

— Все-таки хороший парень Аяз Сазагов, а Рахмат Джумазаде старается рассредоточить партийные кадры, безрассудно тратит государственные деньги.

— Не надоело?

— Что?

— Возиться с этим и интриговать?

— А ты все так же упрямишься?

— Противно смотреть на вашу мышиную возню!

— Это борьба, Будаг, и мы, твои искренние друзья, очень огорчены, что ты заперся здесь и отошел в сторону.

— Легко быть плохим, трудно быть хорошим!

— Послушай, мы написали коллективное